Золтан Кодай. Классик венгерской музыки ХХ века

Автор Д.Б. Кабалевский

К 100-летию со дня рождения Золтана Кодая

16 декабря 1982 года музыкальный мир отмечал 100-летие со дня рождения выдающегося венгерского композитора, ученого-фольклориста, педагога, энергичного, неутомимого просветителя Золтана Кодая.

Личность Кодая, одного из крупнейших музыкантов нашего века, была столь многогранна, что могла бы составить содержание нескольких жизней. Однако грани эти составляли такой целостный сплав, что говорить о них раздельно можно лишь очень условно.

На протяжении долгого времени музыкальный мир имел неполное и одностороннее представление о национальной природе венгерской музыки. В XIX веке, подобно Глинке в России, Шопену в Польше, Григу в Норвегии, Дворжаку и Сметане в Чехословакии, Ференц Лист вошел в историю как глава новой музыкальной венгерской школы, как наиболее яркий выразитель национального характера своей родины, народно-освободительных устремлений своего народа.

Народная венгерская музыка, которую Лист так виртуозно разработал во многих сочинениях – вспомним хотя бы девятнадцать «Венгерских рапсодий», – своим своеобразием, непохожестью на музыку других европейских народов заинтересовала и увлекла многих выдающихся композиторов. Она звучит в произведениях Моцарта, Гайдна, Бетховена, Вебера, Шуберта, особенно у Брамса – кто не знает его знаменитые «Венгерские танцы»! Блестящую оркестровую обработку «Ракоци-марша» – музыкального знамени освободительной борьбы венгерского народа – сделал Берлиоз.
Какие же источники питали эту музыку, определяли ее национальный характер? Тут я позволю себе вспомнить лето 1946 года, первую свою поездку в Венгрию, знакомство с Золтаном Кодаем, интереснейшие беседы с ним о музыке наших стран. Я хорошо знал творчество Листа, был знаком с музыкой Кодая и его друга, единомышленника и соратника Белы Бартока. Оба они, выдающиеся венгерские музыканты, вошли в число крупнейших композиторов XX века.

Я, конечно, понимал, что без традиций Листа дальнейшее развитие венгерской музыки было невозможно, но и остановиться на этих традициях, ограничиться ими тоже нельзя было.
Однако музыка Кодая и Бартока не только в отдельных стилистических чертах, но и в общем своем характере, особенно в интонационном складе, зачастую так отличалась от основ листовской музыки, что непосредственное восприятие порой затруднялось объединить музыку обеих эпох как нечто единое, связанное общим национальным определением – «венгерская». На русском языке прочитать что-либо по этому вопросу в ту пору практически было нечего, и надо ли удивляться, что, воспользовавшись счастливой возможностью, я поделился своими недоумениями с Кодаем, уверенный, что он поможет мне разобраться в них, тем более что объем моих «венгерских музыкальных впечатлений» успел вырасти за первые же дни пребывания в Будапеште: я прослушал под управлением автора ранее не известные мне сюиту из оперы Кодая «Хари Янош» и кантату для солистов, хора и оркестра «Te Deum», посвященную 250-летию освобождения Буды от турецкого ига...

Кодай подошел к одному из огромных шкафов своей библиотеки и положил передо мной объемистый том с какими-то явно старого происхождения нотными текстами. На титульном листе я успел разглядеть год издания – 1823.

– Узнаете? – спрашивал он, с непостижимой легкостью открывая нужную страницу и показывая то на одну, то на другую строчку.

Еще бы не узнать! Это были с юных лет знакомые мелодии наиболее популярных «Венгерских рапсодий» Листа.

– Лист – великий музыкант, – сказал Кодай, – но это не настоящие венгерские мелодии. Это цыганские мелодии.

– А вот настоящие, – и он положил на стол еще один сборник, сказав лишь, что помещенные в нем записи сделаны им совместно с Бартоком...

Часто я вспоминал эту беседу. Сейчас у нас стиль венгерской музыки, которую Кодай назвал тогда «не настоящей» венгерской музыкой, обычно называют одним лишь термином «вербункош», забывая о том, что происхождение этого неоднородного в национальном отношении стиля связано с искусством венгерских цыган, распространявших свою музыку, преимущественно танцевального характера, силами маленьких странствующих оркестров. В те дни, о которых я сейчас вспоминаю, мне довелось встретиться с одним оркестром, точнее – ансамблем такого рода, и послушать его темпераментное искусство. Встреча эта случилась на высоком берегу стремительно несущейся Тиссы, и мне подумалось, что бурная музыка звучавших танцев несет на себе следы природы, в среде которой она рождалась. А потом пожилой музыкант показал мне «самую свою большую ценность»: две пожелтевшие от времени рукописи. Это были два чардаша, сочиненных еще в прошлом веке его отцом...

Вспоминал я беседу с Золтаном Кодаем о венгерской музыке во время его приездов в Москву в 1947 и 1963 годах, слушая в Большом зале Консерватории под управлением автора величественный «Венгерский псалом», принесший ему в конце 20-х годов мировую известность, и единственную его симфонию, сочиненную в 79-летнем возрасте, – знак могучей жизненной силы творческого дара композитора.

Вспоминал, слушая в Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко его остроумную, блестящую, глубоко народную по интонационному складу и всему своему духу комическую оперу «Хари Янош», премьера которой была приурочена ко второму приезду Кодая в СССР.

Многое напомнил и о многом заставил подумать содержательный доклад Кодая, прочитанный им в Союзе композиторов СССР.

Но, быть может, с особой остротой вспомнились мне слова Кодая о венгерской народной музыке, которые услышал от него во время той памятной встречи в его рабочем кабинете в Будапеште, когда вскоре после его смерти прочитал в одном из венгерских журналов: «Тогда (т.е. перед эпохой Кодая и Бартока. – Дм. К.)... под истинно венгерской музыкой понимали цыганскую музыку».

Что же внесли в историю развития своей родной музыки два ее выдающихся представителя XX века? Слова самого Кодая, приведенные в том же журнале, ярко и образно характеризуют городскую музыкальную культуру Венгрии в ту пору, когда они начинали свою деятельность: «На концертах исполнялись только произведения немецких композиторов, так что, если бы программа случайно велась не на венгерском языке, можно было бы подумать, что все это происходит в каком-то небольшом немецком городе. Не удивительно, что нас охватила жгучая тоска по истинной Венгрии, которую невозможно было найти нигде в Будапеште, потому что официальным языком музыки здесь был немецкий».

В такой атмосфере и началась подвижническая работа молодых музыкантов-патриотов, значение которой для музыкальной культуры их родной страны переоценить невозможно. В поисках «истинной Венгрии» они отправились в далекие деревни и села, где до тех пор музыканты-профессионалы не рассчитывали услышать что-либо заслуживающее их внимания. Уже первая экспедиция открыла перед Кодаем неисчислимые и почти никому не известные богатства крестьянской народной песни давнего происхождения. Последующие экспедиции – самостоятельные и совместные с Бартоком – приносили богатый урожай. Десятки записанных песен превращались в сотни, сотни постепенно достигали тысяч.

Кодай-композитор становится одновременно ученым-фольклористом. Однако назвать эту вторую грань его деятельности просто фольклористикой нельзя, какие бы ценные плоды она ни принесла. Да, Кодай записывает, собирает, изучает, систематизирует древнее и в то же время новое песенное творчество народа, но это не было для него самоцелью. Он прежде всего композитор, и этим в первую очередь определяется масштабность и историческое значение задачи, которую он перед собой ставит: на основе найденных богатств «подлинной» народной песенности (Кодай всегда подчеркивал «подлинную» народность песенного искусства венгерских крестьян), начав с творческих обработок песенных мелодий, создать новый стиль венгерской профессиональной композиторской музыки.

Бела Барток и в этих исканиях был вместе с Кодаем. Вместе они терпели нападки критики за «отход» от национальных традиций, за ненужные и якобы непонятные новшества. Но энергичные, целеустремленные, они добились поставленной цели: их творчество с каждым новым шагом привлекало все бóльшие симпатии слушателей и, наконец, получило полное признание и на родине, и за ее пределами.

Фольклорные изыскания Кодая привели его к сравнительному изучению народной музыки Венгрии и музыки других народов угро-финской ветви, в частности музыки приволжских народов нашей страны. Крупнейшим итогом этой работы явился составленный им в 40-х годах сборник «Пентатоническая музыка», в который вошли записи ста венгерских, ста марийских и ста сорока чувашских песен.

Поиски родства песенного творчества венгерских крестьян с творчеством народов других стран Кодай вел очень настойчиво. В 1958 году я получил от него весьма примечательное в этом смысле письмо. «Однажды, – писал Кодай, – я слышал по радио Вашу симфонию ор.18 и запомнил тему:
Нотная вставка

Дело в том, что заключительные фразы с тремя повторяющимися звуками схожи с венгерской исторической песней XVI столетия...» Кодай просил меня сообщить ему, сам ли я сочинил эту мелодию или заимствовал из какого-нибудь сборника. Я был немало удивлен этим письмом, так как мелодия, о которой шла речь, была народной балкарской песней о Ленине, которую я нашел в сборнике кабардино-балкарских песен. Для такого увлеченного фольклориста, каким был Кодай, это было интересной находкой и одновременно загадкой. Не знаю, разгадал ли он ее...

После окончания Будапештской музыкальной академии Кодай был приглашен вести в этом высшем и главном музыкальном учебном заведении Венгрии класс композиции. Но так же, как он не мог быть только композитором или только ученым-фольклористом, не мог он ограничить свою педагогическую деятельность лишь ролью воспитателя музыкантов-профессионалов. Кодай видел перед собой неизмеримо более широкую задачу, за решение которой мог взяться только музыкант его масштаба. Он решил посвятить себя воспитанию музыкальной культуры всего народа.

Теперь Кодай предстает перед нами как смелый, выдающийся просветитель. Пути его просветительства были, разумеется, во многом определены его композиторской и фольклористской деятельностью. Исходной его позицией стало убеждение, что открытые им и Бартоком сокровища крестьянской народной песни должны стать достоянием всего народа. Практически это означало борьбу за всеобщее музыкальное воспитание. Отсюда естественный и очень важный вывод: первоочередное внимание – общеобразовательной школе.

Мечты и планы Кодая начинают осуществляться после освобождения Венгрии от фашистской оккупации, после окончания второй мировой войны, когда была создана Венгерская Народная Республика. Идеи, выдвинутые Кодаем-просветителем – «Мы должны массы привести к музыке», «Музыка принадлежит всем», – близки нам, потому что они близки идеям культурной революции, выдвинутым в нашей стране после Великого Октября.

Непререкаемый творческий авторитет, сила глубокого патриотизма, забота о росте духовной культуры родного народа и, быть может, главное – безграничная вера в его духовные силы помогают Кодаю продвигаться по намеченному пути.

По его инициативе в общеобразовательных школах вводится как обязательный предмет пение, создаются специализированные школы с музыкальным уклоном. Музыкально-педагогические воззрения Кодая постепенно оформились в своеобразную систему, которую сегодня называют «системой Кодая» или «методом Кодая». Каковы же основные принципы этой системы?

Исходя из первой своей предпосылки – сделать всеобщим достоянием открытые им и Бартоком старинные песни венгерских крестьян, именно эти песни Кодай положил в основу школьных уроков, из них составил школьный учебный репертуар. При этом, естественно, основной (а на практике зачастую единственной) формой музыкальных занятий в школе стало хоровое пение. Соответственно этому основной задачей обучения школьников музыкальной грамоте стало пение по нотам, не говоря, конечно, о развитии слуха. Тут Кодай на всех ступенях обучения применил так называемый «метод относительной (релятивной) сольмизации». Этот метод, ставящий своей целью облегчение и ускорение процесса развития слуха и техники чтения с листа, давно был известен и применялся в ряде европейских стран (в России им пользовались, например, на уроках сольфеджио в балакиревской Бесплатной музыкальной школе). Кодай модифицировал этот метод, положив в его основу пентатонику – лад, преобладающий в старинной венгерской народной песне.

Полагая, что основы «метода относительной сольмизации» хотя бы в общих чертах знакомы каждому учителю музыки, не буду сейчас излагать их более детально. Воздержусь и от того, чтобы характеризовать сильные и слабые стороны этого метода, равно как и всей «системы Кодая» в целом, тем более что сейчас в кругах венгерских музыкантов-педагогов идут оживленные дискуссии на эту тему.

Добавлю лишь, что Золтан Кодай как композитор внес огромный творческий вклад в практическое осуществление своих педагогических идей. Не ограничившись большим количеством художественных обработок народных песен, рассчитанных на применение в школьной практике, для лучшего их усвоения и систематизированного вхождения учащихся зачастую в весьма сложный песенный материал он написал великое множество специальных упражнений.

Золтан Кодай был для меня вдохновляющим примером большого композитора, отдавшего огромную долю своего таланта и мастерства, своих сил, времени, знаний и опыта, а главное – своего сердца детям, их музыкальному воспитанию (не случайно в 1964 году он был избран почетным президентом Международного общества по музыкальному воспитанию при ЮНЕСКО – ИСМЕ). Но прежде всего Кодай всегда был и остается для меня выдающимся композитором, внесшим ценный вклад в мировую музыку XX века. К сожалению, жесткие рамки школьного времени позволили внести в нашу новую программу по музыке для общеобразовательных школ лишь один фрагмент музыки Кодая. Но все же все советские школьники, слушая в классе ярко образное, блестяще оркестрованное «Интермеццо» («Чардаш») из оперы «Хари Янош», знакомятся с одним из превосходных образцов творчества композитора, в котором он по-своему развивает традиции стиля «вербункош».
Подходя к завершению этого очерка, я хочу привести текст речи Золтана Кодая, произнесенной им 6 марта 1966 года, ровно за год до смерти, на торжественном открытии Дома культуры придунайского села Дунапатай:

«Дорогие товарищи! Какое-то странное чувство не покидает меня сегодня, но оно лишь укрепляет во мне оптимизм и веру. Четыре года назад, когда меня попросили заложить первый камень на этом месте, мне не верилось, что я доживу до того дня, когда здесь будет построено здание.
Дело в том, что это первый случай, когда мне поручили заложить первый камень в буквальном смысле этого слова. Вообще же я уже с давних пор только тем и занимаюсь, что закладываю фундаменты под разные духовные сооружения. При этом я чувствую себя так, как, вероятно, тот человек, который впервые придумал древнюю латинскую поговорку: “Atbores seret agricola...” Пожалуй, не стоит продолжать ее по-латыни, в наше время уже мало кто понимает этот язык. В переводе поговорка означает: “Земледелец сажает дерево, плодами которого он никогда не насладится”.

Что же побуждало меня сажать деревья без всякой надежды насладиться когда-либо их плодами? Да то, что сорокалетние скитания по селам в первой половине моей жизни убедили меня: венгерские крестьяне, самый последний крестьянский ребенок ничуть не менее талантлив, чем сыны любого другого народа. Нужно только учить их, дать им возможность проявить свои способности. Поэтому я всегда и всеми силами стремился помочь обучению и воспитанию сельского населения.

Потом разразились войны, настали смутные времена, когда почти ничего полезного сделать было нельзя. Невольно задаешься вопросом: доколе венгры только тем и будут заниматься, что возрождаться из пепла? Действительно, если подумать, вот уже четыреста лет наш народ постоянно восстанавливает руины; едва он что-нибудь построит, как налетает новый вихрь – и все начинается сначала.

В сорок пятом казалось, что это уже последняя война, что теперь руины нужно восстанавливать с рассчетом на века. С огромным энтузиазмом принялись мы за работу, мечтая добиться того, чего еще никогда не бывало в нашей как будто узкой, но довольно важной области – в области преподавания музыки. Поверьте, и на этом фронте было нелегко. Приходилось – и приходится по сей день – сталкиваться с непониманием задач, просто с глупостью, но кое-чего мы все-таки добились. Добились, в частности, что в стране сегодня насчитывается более сотни школ, где, как и здесь, в Дунапатае, детей уже с семилетнего возраста обучают языку музыки.

Раньше, в буржуазную эпоху, музыка считалась привилегией богатых, избранных. Но мы уже тогда знали, насколько это неверно. Стоит лишь перелистать историю венгерской литературы, чтобы убедиться: величайшие наши поэты – люди деревенского, если так можно выразиться, низкого происхождения. Если их гений помог им вырваться из болота бескультурья, представьте, что они могли бы еще совершить, если бы им оказали хоть небольшую поддержку.

Эти музыкальные школы показали, что вся проблема – это, собственно, колумбово яйцо. Музыка – часть человеческой культуры. Не может быть совершенно образованным человеком тот, в ком этой культуры нет. Без музыки человек не может быть полноценным. Было ясно, следовательно, что музыку нужно включить в число школьных дисциплин. Без этого обойтись нельзя. И тут выяснилось, что в тех школах, где музыка преподается как обычный каждодневный учебный предмет, дети лучше и легче успевают и по другим дисциплинам. В этом нет ничего удивительного, все очень просто: ежедневное занятие музыкой, пусть и краткое, настолько возбуждает ум, что он становится восприимчивым и ко всему остальному.

Меня не раз спрашивали: сколько еще нужно создать таких школ, чтобы проблему можно было бы считать решенной? Судите сами: в стране более шести тысяч народных школ, и чтобы во всех наладить музыкальное преподавание, понадобится никак не меньше ста лет. Я так и выразился: “столетний план”, что некоторые глупцы сочли иронией. А я действительно не ожидаю и не надеюсь, что раньше, чем через сто лет, нам удастся создать в каждой деревне такую школу, как здесь. Но уже тогда, когда таких школ будет тысяча вместо сегодняшних ста, у нас будет надежная база, которая превратит мечту об остальных пяти тысячах школ в реальную цель...

Итак, мне сверх ожидания довелось увидеть этот Дом культуры готовым. Хочется сказать, что это великолепное, многообещающее здание не чета многим деревенским “домам культуры”, где происходит, собственно, почти то же самое, что в корчме: поют, играют в карты и танцуют. В этом же здании уже сам его внешний вид обязывает: здесь должно быть место не только картам и танцам.

Думаю, что Дунапатай не нуждается в других пожеланиях, кроме того, чтобы внутренняя жизнь этого Дома культуры была достойна его внешнего вида. Тогда все будет в порядке. Этого я и желаю вам, этого жду от вас, хотя меня уже не будет на свете».

Редакция журнала, где эта речь была опубликована, снабдила ее кратким комментарием, в котором были такие проникновенные слова: «...Золтан Кодай произнес свою последнюю речь. Эта речь – потрясающий по своей силе документ, почти завещание. Как бы предчувствуя приближение смерти, композитор подвел итог всей своей жизни».

Есть, однако, в этом комментарии одна неточность: речь на открытии дунапатайского Дома культуры не была последней речью Кодая, как там сказано. Последнюю свою речь он произнес спустя четыре месяца – в июле 1966 года на VII конференции ИСМЕ в США (Интерлохен). Кодай был энергичен и неутомим, как всегда. Свою речь он посвятил проблеме музыкального творчества для детей. С тревогой высказал он мысль, к которой не раз возвращался в своих выступлениях: «К сожалению, крупные композиторы считают себя слишком великими для того, чтобы сочинять музыку для детей». Сам Кодай был достаточно велик, чтобы до конца дней своих сочинять для детей, которых безгранично любил и постоянно заботился об их музыкальном воспитании.

Больше я не встречал Кодая. 6 марта 1967 года, ровно через год после своей знаменитой речи в Дунапатае, он скончался.

У Золтана Кодая было много друзей в Советском Союзе. Он очень интересовался советской музыкой и хорошо знал ее. С глубоким уважением и симпатией относясь к нашей стране, к нашей культуре, он знал и чувствовал, что советские музыканты и простые любители музыки относятся к нему с такими же добрыми чувствами. Вернувшись домой после первой поездки в Москву и Ленинград, Кодай подробно рассказал о своих впечатлениях в Венгерском обществе культурных связей с Советским Союзом. Этот рассказ он закончил словами, которые сегодня звучат во много раз острее, чем тогда – 35 лет тому назад: «Если человек задумается обо всем этом, то он скоро придет к выводу, что мир мог бы стать раем, если бы люди не были безумцами. Мы верим, что когда-нибудь придет время, когда люди не будут воевать друг с другом и не будут стремиться защищать свою культуру путем ее уничтожения».

«Если бы меня спросили, в каких произведениях венгерский дух обрел плоть наиболее совершенно, я должен был бы ответить, что в произведениях Кодая. Эти произведения – признание веры в венгерские души. Внешне это объяснимо тем, что творчество Кодая корнями уходит исключительно в венгерскую народную музыку. Внутренней же причиной этого является непоколебимая вера Кодая в созидательную силу народа и будущее».
- Бела Барток о Золтане Кодае